Мастера
Человека везли на казнь. После нескольких месяцев заключения он был бледен. Вокруг рокотала толпа.
— Злодей, безумный! В самого царя стрелял!
— Бог его величество спас!
Простые бабы, подперев рукою щеку, с глазами, полными слез, смотрели на доживавшего последние минуты юношу.
А мятежная молодежь, ненавидящая самодержавие, бессильно сжимала кулаки и давала в душе пламенные клятвы: довести дело Каракозова до конца!
На 25–летнего «преступника» с особым вниманием смотрел из толпы 22–летний художник. Он подмечал все: огромные серые глаза, лишенные всякого блеска, из которых, казалось, ушла жизнь, и крепко сжатые губы. Здесь, в толпе, он зарисовать Каракозова не догадался или не посмел. Но, придя домой, взял лист белой бумаги, быстрыми и четкими штрихами набросал портрет приговоренного и подписал его: «Каракозов (по впечатлению), 1866 год». И расписался – И. Репин.
Илье Репину было 17 лет, когда отменили крепостное право. Мальчиком он мог видеть проданных и купленных крепостных, обмененных на жеребца или породистого пса. Мог читать объявления: «Продается хорошо обученная девка, годная для вышивки, шитья и плетения кружев». Теперь крестьян «освободили», но при этом ограбили. Прошло всего пять лет, и в царя Александра II, «благословенного», стрелял революционер Д. Каракозов...
Репин писал людей, превращенных в тягловый скот, – бурлаков, тянущих по реке баржи. Посмел написать русского царя, убившего собственного сына. Размышляя об истории своей страны, он изобразил запорожцев, которые «во всю жизнь» остались свободны. Любовно и бережно создал портреты неистового Владимира Стасова, великого Льва Толстого и лидера передвижников – Ивана Крамского.
Не раз Репин возвращался к двум тревожившим душу темам: к церкви и ее пагубной роли в русском обществе, к образу человека, дерзко бросившего вызов ей и самодержавию.
Создав в 1877 году портрет протодиакона, сам Репин описал его так: «...весь он плоть и кровь, лупоглазие, зев и рев, рев бессмысленный, но торжественный и сильный, как сам обряд в большинстве случаев». Он написал эскиз картины «Явленная икона», где мужики дрались за право нести икону, и прямо над «святым» ликом для яростного удара была поднята палка. В картине «Крестный ход в Курской губернии» он остался верен этой теме: разжиревшую барыню, несущую икону, охраняет сотский с тупым лицом. Рвущегося в центр шествия горбуна палкой отгоняет деревенский староста. И над толпою вздымается нагайка конного урядника, со всего размаха бьющего беззащитных, которые беспомощно загораживаются поднятыми над головою руками...
Художника влекут образы тех, кто борется против «возмутительной действительности». Вот этюд «По грязной дороге» – революционера в арестантском халате везут два жандарма с саблями наголо. Или картина «Арест пропагандиста». А вот «Сходка» – лампа освещает кружок собравшейся молодежи, оратор в красной рубахе только что закончил говорить. И, наконец, знаменитая картина «Не ждали», где изображен человек, вернувшийся из ссылки. Исхудавшие, измученные горем, смотрят друг другу в глаза многострадальная мать и бывший каторжанин-сын...
И снова эти две большие темы сплелись в одной небольшой картине «Отказ от исповеди». В камере с глазу на глаз остались двое: приговоренный к казни и пришедший принять предсмертную исповедь священник. Последняя возможность прощения перед ужасной и неотвратимой насильственной смертью. Перед нами умирающий и остающийся жить. Но роли переменились: сильным своей убежденностью, мужеством оказывается тот, кто на рассвете умрет, а слабым, жалким – тот, кто принес утешение.
Под картиной написаны годы ее создания – 1879–1885. Шесть лет она стояла на мольберте художника. Шесть лет он думал о ней. Остались рисунки, по которым мы можем догадаться, как развивалась мысль художника, как менялись в его представлении образы священника и революционера. Время, когда появилось первое предчувствие картины, известно совершенно точно. Это был 1879 год. В. Стасов принес Репину первый номер нелегального журнала «Народная воля». Здесь было напечатано стихотворение поэта Н. Минского «Последняя исповедь». Происходит последняя исповедь. Но священник встречает не смирение, а гордость, не сломленную жажду борьбы, а высочайший подъем духа, перед которым даже собственная судьба кажется мелкой, а великим – одно народное дело.
Прости, господь, что бедных и голодных
Я горячо, как братьев, полюбил
Что я, рабом родившись меж рабами,
Среди рабов – свободным умираю!
Через годы Стасов вспоминал, как читали они эти строки: «Я помню, как мы с Вами вместе, лет десяток тому назад, читали «Исповедь» и как мы метались словно ужаленные и чуть не смертельно пораженные. Все остальное без такого «ужаления» – ложь, вздор и притворство в искусстве».
Шесть лет искал Репин композицию картины и наконец нашел: священник повернут к нам спиною, смертник сидит на постели, глубоко засунув руки в рукава арестантского халата. Первый свет зари, зари его последнего дня, высвечивает лицо. И, собственно говоря, его лицо и есть картина. Мы видим измученного тюрьмою человека, его всклокоченные волосы, обвислые усы, жалкий наряд арестанта. Но узник презирает смерть, как презирал ее народоволец Н. Кибальчич, в последнюю ночь своей жизни продолжавший разрабатывать проект летательного аппарата с реактивным двигателем. Изображенный на картине узник не нуждается в утешении священника.
Русское духовенство в середине прошлого века противилось освобождению крестьянства. Оно выступало против отмены телесных наказаний. Недаром московского митрополита Филарета называли «розголюбом» и «кнутофилом». И когда после реформы 1861 года церковь, чтобы отвлечь внимание бунтующего народа, «открыла» новые мощи и канонизировала нового святого, Герцен, обращаясь к русскому духовенству, в гневе писал: «Какие вы все черные люди, какие вы все злодеи народа!...».
Нет, не два человека столкнулись в тюремной камере в утро перед казнью: перед нами два мировоззрения. Одному из них принадлежит будущее, другое судорожно толкает всех к невежеству и темноте.
Картина была смелой и призывной, как листовка. Увидев ее, Стасов писал Репину: «Илья, я вне себя – не то, что от восхищения, а от счастья. Я получил сию секунду Вашу «Исповедь». Наконец-то, наконец-то я увидел эту картину. Потому, что это настоящая картина, какой только может быть картина!».
Полотно, конечно, не могло быть выставлено. Оно оставалось нелегальным. Но его знали по фотографиям. И героический образ несломленного революционера помогал молодежи выбрать правильный жизненный путь.
Источник: www.chernorukov.ru
